ДОЧЬ СТАРУХИ И ДОЧЬ СТАРИКА

— Ничего, матушка, не всех еще богатств лишилась зем­ля. Пойду и еще больше тебе принесу.

Отправилась она в путь, со злости рвет и мечет. Идет она, идет той же дорогой, которой и старикова дочка шла, и тоже встречается с больной собачонкой; попадается ей и груша, покрытая гусеницами, и колодец, заиленный, высохший и бро­шенный, и печь немазаная, готовая развалиться; когда же просили ее — и собачка, и груша, и колодец, и печь — по­мочь им, то отвечала она всем с насмешкой и злобой:

— Как бы не так! Стану я ручки свои холеные, мамень­кины и папенькины, ради вас пачкать! Много ли было у вас таких слуг, как я?

И все они, зная, что скорее от бесплодной коровы молоко получишь, чем добьешься услуги от ленивой и балованной дочки, оставляли ее идти своим путем и не просили больше по­мощи. И все шла она дальше, пока тоже не добралась до свя­той Пятницы. Но и здесь повела себя неприветливо, грубо и неумно. Вместо того, чтобы, по примеру стариковой дочки, на­готовить вкусных блюд и вымыть детишек святой Пятницы, она всех их так ошпарила, что стали они кричать и метаться вне себя от зуда и боли. А еду задымила, высушила, сожгла — хоть в рот не бери... Когда вернулась святая Пятница из цер­кви, за голову схватилась, увидя, что делается дома. Но, бу­дучи кроткой и терпеливой, не стала святая Пятница прере­каться с неразумной и ленивой девчонкой, а послала ее на чердак выбрать себе сундук, который ей по вкусу придется, а после идти на все четыре стороны. Забралась девушка на чердак и выбрала самый новый, самый красивый сундук, ибо любила она брать побольше получше да покрасивее, а добрую службу служить не любила. Сошла она с чердака со своим сундуком и уже не идет к святой Пятнице прощаться и бла­гословения просить, а уходит восвояси, как из пустого дома, и идет себе все вперед да вперед: так спешит, что пятки свер­кают, боится, как бы не раздумала святая Пятница, не пусти­лась за ней в погоню, чтобы настигнуть и сундук отобрать. Когда же добралась она до той печи, то увидела чудесные пи­роги в ней! Протянула за ними руку, чтобы голод утолить, а огонь ее жжет, не пускает. То же и у колодца. Серебряные-то кубки, правда, стояли на своем месте, и сам колодец был по­лон воды до краев; но, когда захотела она схватить кубок, чтобы воды набрать, тут же пошли они оба ко дну, вода в колодце тотчас же иссякла, и нечем было ей жажду утолить! А что до груши, то, слов нет, плодов на ней было полным-пол­но, словно лопатой набросано, но не подумайте, что хоть одну грушу она отведала. Потому что стало то дерево вдруг в ты­сячу раз выше, чем было до того, ветками в облака уперлось. Так что... ковыряй у себя в зубах, старухина дочка! Снова она пустилась в дорогу, и опять повстречалась ей та собачонка; на шее у нее было ожерелье из золотых монет; но, когда потяну­лась девушка за ним, укусила ее собачонка так, что чуть палец не оторвала, а к ожерелью не подпустила. Кусала теперь девушка свои пальцы холеные, маменькины и папенькины, со стыда и досады, но нечего было делать. Наконец-то, с большим трудом добралась она домой к своей матери, но и тут не по­шло им богатство впрок: когда открыли они сундук, выползло из него множество змей и на месте пожрали они и старуху, и дочку с потрохами, словно никогда их и не было, а после бес­следно исчезли вместе с сундуком.